Поиск по этому блогу

пятница, 12 июля 2013 г.

Диагностика Горгуловщины


В последнее время радикализм в русскоязычном интернете жжот. В социальных сетях, блогах, в токбеках под статьями. Чем более абсурдной выглядит идея, тем с большим напором она излагается. Привычка наиболее одиозных авторов набирать свои тексты сплошь большими заглавными буквами — кидает в оторопь.

Истерия ненависти — опасна для общества. Любой террор — чаще всего это реализация безответственных и подстрекательских слов.

И террор государственный, и преступления подпольных террористических организаций, и (сегодня, прежде всего) теракты одиночных брейвиков и царнаевых. Чем бы они ни руководствовались — радикальным исламизмом, или антимусульманской мигрантофобией.

Как говорил Эжен Ионеско: «Важны только слова, все остальное – болтовня». Слова имеют значение. Когда звучит подстрекательская риторика, то рано или поздно понятийное ружьё выстрелит.


Возьмем пример нацизма. Сначала нацисты только вдалбливали населению, что нужны карательные экспедиции. Это было только метафорой. Потом на разных заводах стали организовывать вещи, которые назывались «карательными экспедициями» против профсоюзных комитетов, хотя они были бескровными, били только резиновыми дубинками. Потом понятие постепенно обрело реальность. Ибо нельзя играть такими словами. На смену любительским, напоминающим воскресный спортивный досуг карательным экспедициям постепенно пришли бесчинства штурмовиков. Хрустальная ночь. Пришли регулярные и официальные полицейские акции. Начали загонять в концлагеря. А через шесть лет после рождения Третьей империи внутригерманская, превратившаяся в полицейскую акцию, карательная экспедиция была заглушена бурей Мировой войны, задуманной ее инициаторами тоже как своего рода карательная экспедиция против всяческих презираемых народов.

Возьмем случай Брейвика. Речь идёт об идеологическом террористе-одиночке с искаженным восприятием действительности, поставившем перед собой цель «спасти мир от марксизма и исламизации» называвшем себя «христианином», который решил облагодетельствовать Европу. Очень часто устроители массового кровопролития руководствуются абстрактным общественным благом. Плюс самоутверждение. Вернее, самоутверждение — главное.

Много-много лет в маргинальной печати, с трибун националистических партий раздавались крики, что цивилизация гибнет, мигранты порабощают Европу. И вот такой как Брейвик. Он тоже пишет такие же длинные, нудные, скучные, подстрекательские тексты, которые тонут в общей коричневой луже. И он берется за оружие, чтобы мир осознал его правоту...

Началось это не сегодня. Интернет только усилил возможности жжущих в истерике, мучимых идеями фикс, бьющихся в желание выделиться неадекватам. Но тенденция эта уже достаточно старая.

Интернет только сделал тип Брейвика более возможным. Но до Брейвика был Горгулов и горгуловщина, хорошо проанализированная русским поэтом Вячеславом Ходасевичем.

Убийство президента


Поль Думер
Поль Думер
6 мая 1932 года Париж был оглушен новостью о покушении на президента Поля Думера. 75-летний глава французского государства посещал книжную ярмарку писателей-участников Первой мировой войны. У первого же стенда к президенту приблизился высокий плотный мужчина, выхвативший из кармана пистолет и несколько раз выстреливший. Пули попали Думеру в грудь и в голову. Президента успели доставить в больницу, где он через несколько часов скончался.

Перед смертью он успел прийти в себя и спросить: «За что? Я же ничего не сделал!».

Он действительно не успел сделать ничего, что хоть как-то оправдывало политическое убийство.

Поль Думер (22.03.1857 – 07.05.1932), французский политический деятель, был не совсем обычным политическим деятелем. Он был консенсусной фигурой тогдашней Франции, общим любимцем, человеком, которого вроде полагалось ненавидеть и желать смерти в последнюю очередь. 75-летний президент Поль Думер считался символом французских республиканских добродетелей и патриотизма. И на книжной выставке писателей-комбатантов (участников войны) его ждали ещё и потому, что Думер потерял на фронтах Первой мировой войны четырех сыновей.
Первые минуты после покушения на Думера. Потрясённые участники книжной ярмарки и полицейские держат раненого президента (видны его ботинки)
Первые минуты после покушения на Думера. Потрясённые участники книжной ярмарки и полицейские держат раненого президента 
(видны его ботинки)

За что убили президента?


Выстрел Горгулова
Раненый президент Думер
Покушавшийся был задержан на месте преступления, его избили и немедленно доставили в полицейский комиссариат. Здесь у него отобрали капсулки с ядом, которыми он хотел воспользоваться, визитную карточку на имя «ветерана-писателя Поля Бреда» и записную книжку, на первой странице которой было написано: «Доктор Павел Горгулов» и по-французски: «глава русской национальной фашистской партии зеленых, который убил президента Французской Республики». Далее в книжке шли совершено графоманские вирши о русской метафизике, с претензией на формулировку последних тайн этого мира и ответов на вечные вопросы.

Кем был Горгулов? Тщательно проведенное следствие принесло весьма противоречивые сведения, хотя Павел Тимофеевич Горгулов охотно отвечал на вопросы следствия и упивался вниманием, которое ему уделяют.

Горгулов назвался комбатантом (ветераном войны), писателем и журналистом, которого читают все в Чехословакии, и знает весь мир. Он объявил себя поклонником Муссолини и Гитлера и заявил, что президента застрелил потому, что Франция хочет сотрудничать с большевиками. Он заявил, что лично против президента Думера ничего не имел. Но президент это символ. Его поступок было поворотным, историческим, манифестационным, призывающим единомышленников и т. д.

Вообще, Думер еще раздражал его как ученый. Как представитель точных наук. Бездушная машина задавила фиалку. Современная наука творит насилие над природой. Назад в леса. Отмщение машине. Освободите фиалку. Мир должен быть освобожден. Да здравствует зеленый фашизм. Мы победим! Президент ни при чём. Но убить его надо было. Он есть символ. Теперь символ уничтожен — надо изменить сущность. Зелёная программа будет выполнена до конца…

На допросах Горгулов показывал, что раньше хотел стрелять в Ленина, в Гинденбурга и в предшественника убитого президента. Он вообще во многих хотел стрелять и охотно отвечал на вопросы. Выражал надежду, что теперь, наконец, опубликуют его романы, и они озарят зеленым светом дорогу человечества, вызовут новую мировую войну, изменят мир.

В писанине Горгулова был найден пассаж, где он описывал, как двумя годами раньше с пистолетом в кармане и собственным сочинением "Сын монахини" в руке стоял рядом с президентом Масариком, и от намерения стрелять его отвратила только обезоруживающая масариковская улыбка. Интересно, что этот кинороман «Сын монахини» был выпущен в 1929 году на чешском языке с посвящением президенту Масарику, но успеха не принес, как и все прочие горгуловские произведения, которые до убийства вообще никто никак не замечал.

Для графоманов подобных Брейвику и Горгулову террористический акт — способ привлечь внимание общественности к своему творчеству. Своеобразная рекламная акция. Впрочем, кто бы знал сегодня сентиментальные акварели Адольфа Гитлера, если бы не Вторая мировая война?!

Пистолет Горгулова
Пистолет Горгулова

Здесь можно было бы говорить о «Геростратовой славе». Но юноша из Эфеса, который сжёг храм Артемиды в своём родном городе 21 июля 356 года до нашей эры, желая остаться в памяти потомков, все-таки пытался обессмертить свое имя, привязанное к совершенному им кощунственному преступлению. Он не пытался вместе с именем всучить истории свои сотнестраничные сочинения...

Горгулов в руках полиции

Как вызреть в гигантов мечтают микробы


Кем был Горгулов? Павел Тимофеевич Горгулов - кубанский казак, родился в 1895 году в станице Лабинской Кубанской области. Так, по крайней мере, утверждал он сам. Своим казачеством он любил время от времени козырнуть. Впрочем, любил он козырнуть не только казачеством, некоторые исследователи выражают сомнения в его казацком происхождение.

Окончил Екатеринодарское военно-фельдшерское училище (1913), затем недолго учился на медицинском факультете Московского университета, участвовал в Первой мировой войне, был ранен. Сведения о его участии в Гражданской войне противоречивы: метался между красными и белыми, задерживаясь у зеленых или просто в собранных по разному принципу бандитских формированиях. В первый раз женился во время гражданской войны. Но расстался с женой через месяц.

В 1921 году Горгулов эмигрировал в Чехословакию, где прожил почти 10 лет: учился на медицинском отделении Карлова университета, работал, снова женился, получил право на ведение собственной практики. Там же он и начал писать – претенциозно и бездарно. Литературные круги его к себе не подпускали. А он забрасывал журналы рукописями... И писал в русскоязычные журналы в разные страны, надеясь, что хоть где-нибудь признают его литературные способности и мировоззренческую правоту, провидческий дар.

Из рук вон плохо шли не только литературные дела. От него ушла и вторая жена — дочь пражского парикмахера. Не очень хорошо все складывалось и на медицинском поприще. Он считал, что чешские врачи затирают его как русского. В 1927 г. Горгулов переехал в Моравию, в небольшой городок Годонин, где открыл частную врачебную практику и вновь женился. Но в маленьком городке о нем шла дурная слава. Он приставал к женщинам-пациенткам, пил, грубил больным, скандалил с женой. В 1929 году Горгулова едва не посадили в тюрьму за подпольные аборты.

Он снова меняет место жительства. Переезжает в моравскую глубинку. И приступает к формулированию идеологии "зеленой крестьянской партии", которая ставила своей задачей освободить Россию, введя жесткую диктатуру. На роль диктатора с особыми полномочиями Горгулов скромно предлагал свою кандидатуру. Лидер "зеленой крестьянской партии" и пока ее единственный член сочиняет претенциозный манифест, описывая головной убор будущих "зеленых гвардейцев" ("старорусская боярская шапка, отделанная светло-гнедым мехом") и предлагает снабдить будущих гвардейцев летными механизмами за спиной, которые сделают их непобедимыми и неуязвимыми. Таким механизмом (что-то наподобие карлсоновского пропеллера) один зеленый батальон сможет выбивать из строя полки, не неся почти никаких потерь, поскольку неприятельская артиллерия, пулемёты и танки будут совершенно беспомощны против такого вооружения зелёных молодцов. В манифесте утверждается, что «изобретение пока является тайной изобретателя и залогом несомненной победы Зелёной Армии над своими врагами».

В 1929 он вернулся в Прагу, чтобы выбить у властей регистрацию его собственной партии. Ему категорически отказали.

В письмах он учил одного из министров Чехословакии, как отстоять демократию и почему... она вообще не нужна. Противоречия горгуловых не смущают.

Параллельно, партия ведь не кормит, Горгулов продолжает заниматься абортами. Но делает это из рук вон плохо. Одна несчастная после его "лечения" скончалась, вторая была спасена от кровотечения в больнице, где выяснилось, что она вообще не была беременна. Ему в очередной раз приходится бежать. От него уходит уже третья жена.

С намерением вступить в Иностранный легион Горгулов переехал в Париж. Снова женился. На этот раз на швейцарской подданной Анне-Марии Генг, которая осенью 1932 ждала от него ребенка. На суде Горгулову ставили в вину, в частности, то, что он жил фактически на её средства и промотал её приданое. Как в прошлом промотал приданое дочери чешского парикмахера.

В Париже он выбрал себе и звонкий литературный псевдоним — Поль Бред. Но на всякий случай подписывался еще и Павел Горгулов («вероятно, затем, чтобы богиня Славы впоследствии все-таки не ошиблась адресом» - иронически заметил Ходасевич).

Лордам по мордам


Василий Яновский
Василий Яновский
У русскоязычных мигрантов, которые, потеряв собственную страну, переселяются в другую, есть несколько характерных предвзятостей. Куда бы они ни попали, они чувствуют, что окружающие туземцы ничего не понимают в политике и (что еще страшнее) не хотят слушать их ценных советов относительно обустройства собственного государства, которое, по мнению русских мигрантов, хуже того, что они потеряли, и тоже катится в пропасть.

Среди таких литераторов крутился в Париже Горгулов. Писатель Василий Яновский вспоминает: «Помню, раз Горгулов читал в «Ла Боллэ» поэму, где черный кот все хотел кого-то или что-то умять. Эту поэму Павел Бред (его литературный псевдоним) задумал как оперу и уверял, что уже нашел соответствующего композитора.

Тогда Горгулов поднялся во весь свой богатырский рост, и сидевшие близко испугались: гигант, тяжеловес, вот-вот схватит длинную скамью и начнет крушить — мокрого места не останется!.. И в то же время смешно: этакая несуразность! Образцовая физическая машина, а в мозгах явная недохватка. Ну, зачем он пишет поэмы?

В эту ночь Поплавский, Горгулов и я долго бродили по Тюильри. В Париже была такая черточка — немедленно завоевать нового человека! Особенно старался всегда Борис.
Горгулов окончил медицинский факультет в Праге — он был несколько старше нас — и, естественно, старался получить у меня ценную информацию относительно практики для иностранцев, госпиталей и экзаменов. В собственном литературном призвании он не
сомневался, а наши заслуги игнорировал.

Некоторые его вопросы, впрочем, сбивали меня с толку.

— Кто здесь делает аборты? Какие у вас девочки? Почему сегодня хорошеньких не было?

Увы, мои ответы его явно не удовлетворяли. Становилось как-то очень грустно: чужая формация, нам не о чем разговаривать. Вдруг Поплавский резко остановился под лучшею аркою Парижа — Карусель — и начал облегчаться. За ним, сразу поняв и одобрив, Горгулов и я. Там королевский парк и Лувр со всеми сокровищами, а над всем хмурое небо неповторимого рассвета — пахнуло вдруг полем и рекою... А трое магов, прибывших с Востока, облегчались в центре культурного мира.
Наш ответ Европе: лордам по мордам».


Покушение и русская эмиграция



После того как стало известно о покушении Горгулова, русская эмиграция была в панике. Многие полагали, что теперь, вся русская эмиграция, которая и без того доставляла немало хлопот Парижу, станет объектом преследований. Всех вышлют из страны с волчьими билетами. Будут сажать и вешать не разбираясь. На улицах Парижа начнутся самосуды и погромы. Говорить по-русски в общественных местах станет опасно для жизни. После того как во французском парламенте раздались одиночные призывы к выдворению из страны всех славян, в русских эмигрантских газетах и журналах от Горгулова стали изо всех сил открещиваться, называя его бывшим чекистом и платным агентом Москвы.

Дон-Аминадо
Вот как описывает эмигрантские настроения Дон Аминадо (Аминодав Пейсахович Шполянский — писатель-эмигрант) в своих мемуарах:
«Сумасшедший? Одержимый? Симулянт? Советский агент? Провокатор?
Французские газеты теряются в догадках.
Знает истину только одно "Возрождение".
"Большевик чистой воды. Подослан Дзержинским, подослан Менжинским".
Дзержинского уже давно нет в живых. Никакого значения, всё равно подослан.
С какой целью? И вы еще спрашиваете? Взорвать эмиграцию, Францию, Европу, континент, Америку, все пять частей света, всю географию, глобус, весь земной шар!»

Оправдывались и отмывались как могли. Был случай самоубийства от стыда — попытка смыть кровью. На следующий день после убийства, бывший корнет Сергей Дмитриев, работавший мойщиком посуды в ресторане, купил на последние сантимы все свежие газеты и прочел их от корки до корки. Таким взволнованным и возмущенным соседи его никогда не видели. Вечером он поднялся на 6-й этаж и выбросился на каменную мостовую двора, оставив записку: «Я умираю за Францию». В газетах написали: «Он решил, что русское имя в эмиграции опорочено, что гнусный акт Горгулова должен быть смыт его кровью».

Поступок Дмитриева не был оценен французами. Комиссар полиции сказал вдове Дмитриева, что она должна быть благодарна, что после того как их Горгулов убил президента, французская полиция вообще тратит силы на то, чтобы убрать тело с мостовой и составить протокол.

Французский писатель Анри де Монтерлан писал, что один француз, которому он рассказал про поступок Дмитриева, сказал: «Без сомнения… но, в конце концов, это бесполезная жертва». Другой сказал о Дмитриеве: «Должно быть, он был неврастеником». Третья: «Это театральный жест». Четвертая: «Вы думаете, он был искренен?»

Практически все общественные деятели русской эмиграции отправили соболезнования правительству и вдове Думера.

Идеологические разногласия

Идеологически эмигрантская пресса была поставлена в неудобное положение. С одной стороны, Горгулов продемонстрировал настоящую контрреволюционность, ненависть к большевикам, непримиримость к Советам. Ровно те вещи, к которым эмигрантская пресса и призывала. С другой стороны, Горгулов стрелял ведь не в «красного тирана», а в главу государства, которое эмиграцию приняло и пригрело. С одной стороны, эмигранты, подобно Горгулову, никак не испытывали симпатий по поводу франко-советского сближения. Многие в русской эмиграции сочувственно взирали в сторону Гитлера и Муссолини, видя в них силы, которые смогут противостоять большевизму. С другой стороны, было понятно, что французскому истеблишменту Гитлер с его реваншистскими идеями совсем не симпатичен. А узнать, что вот здесь в Париже под боком, в мутных эмигрантских водах вызрела вот такая собственная модель фашизма, что это модель отнюдь не умозрительная, а стреляющая в главу французского государства... По-любому Горгулов эмиграцию подставил.

Необходимо было отмежеваться не только от Горгулова, но и от идеологии, которую он декларировал.

Основной идеологический спор эмигрантских публицистов с Горгуловым, когда они не пытались объявить его большевистским агентом или провокатором, сводился к набору утверждений о чуждости «зеленого фашизма» духу русской эмиграции, которая находилась не только в изгнании, но в послании. Эта чуждость Горгулова - чуждость, которую испытывает любой приличный консерватор к сорвавшемуся с цепи националистическому быдлу. «Какие бы контрреволюционные речи он не произносил, кипевшая в нем злоба и зависть к "барам" и "господам", смердяковский "скрежеток" против "ученых", столь свойственный полуинтеллигентному самоучке – фельдшеру, писарю, народному учителю – чувствовался слишком явно» - писали эмигрантские авторы.

Собственно говоря, для русской эмиграции идеологическое выяснение разногласий с Горгуловым было пробным камнем перед гораздо более глобальным выяснением отношений. С нацизмом. В это время международная политика начала непосредственно сказываться на жизни русского зарубежья. В том же 1932 году, когда Горгулов стрелял в президента Поля Думера, в Германии пришел к власти Гитлер — еще один эгоцентричный политический графоман, который вначале тоже воспринимался как курьез, как сбой истории, как скверный анекдот. Его воинствующий антикоммунизм — заставил русскую эмиграцию задуматься. Для многих было понятно, что только Гитлер способен противостоять большевикам, напасть на СССР. Для эмиграции вопрос самоопределения в схватке Гитлера с СССР — был вопрос сущностный, который, как мы знаем, разные круги в эмиграции решали по-разному.


Сумбур как идеология


Были ли правы эмигрантские авторы, таким образом, отстраняясь от Горгулова? Был ли смысл его идеологии именно таким? Можно ли вообще в таких клинических случаях вести речь об идеологии — цельной непротиворечивой системе?

Идеология горгуловых-брейвиков всегда похожа на лоскутное одеяло, где разноцветные и плохо сочетающиеся друг с другом куски надерганы из разных мест.

Программа «Всероссийской Национальной Крестьянской Партии Зелёных» чего-то заимствовала из дурно понятого ницшеанства и прочих модных философских доктрин того времени. Что-то взяла из идей российского народничества. Кое-что подняла из национализма, нацизма, фашизма. Чего-то подобрала из левого радикализма, чего-то из правого. Стырила из антикоммунистических статей и брошюр. Своровала у футуризма, у руссоизма, из толстовщины, из поэтического почитания скифства, из теорий антиурбанизма. Нахватанные куски Горгулов даже не смог объединить и состыковать друг с другом.

«Я читал его книги; кажется, способности у него были, но работать он не умел, да и бредил неинтересно, повторно; его сочинения звучали как отголоски чего-то очень знакомого» писал о Горгулове Илья Эренбург.

В мировоззрении подобных субъектов обычно царит страшный сумбур. Достаточно сказать, что 14 сентября 1932 года на пути к гильотине Горгулов пел "Вихри враждебные" и выкрикивал антибольшевистские лозунги. В его взглядах было много языческого (панславизм, культ скифства), но перед смертью он принял причастие от православного священника, поскольку считал себя защитником христианских ценностей.

В Горгулове как и в Брейвике сильна чисто фашистская традиция не только строить свою позицию на несовместимых элементах фундамента, но и приписывать врагу взаимоисключающие черты. Так Гитлер уверял, что евреи одновременно пытаются подчинить мир своей капиталистической плутократии и большевистскими мерами отменить частную собственность и капиталистическую экономику.

Славой Жижек, проанализировавший казус Брейвика, указывает, что главное в не – почти хаотическое смешение идеологических карт. Брейвик выступает в защиту христианства, но при этом остается светским агностиком, для которого христианство – это всего лишь культурная основа для «понаехавших тут». Он противник феминизма и гендерного равенства, но выступает за светский характер общества, поддерживает идею абортов и объявляет себя сторонником геев. Брейвик демонстрирует откровенно нацистские черты и одновременно ненависть к Гитлеру. Одновременно симпатизирует, например, Саге – шведскому про-нацисткому фолк-певцу и Максу Манусу, лидеру норвежского антинацистского противостояния. Брейвик откровенный расист нацистского типа, но при этом семитофил и сторонник Израиля, поскольку Государство Израиль служит первой линией защиты от мусульманской экспансии. Брейвик даже хочет увидеть восстановление Иудейского Храма в Иерусалиме.
Противоречий у Брейвика множество. И Брейвика они не смущают.

Горгуловы симулируют идеологию, добиваясь не системности, а аффективности, не для объяснений, а чтоб внушало. Посему, даже прежде, чем надрать из разных мест свой манифест, Горгулов попросил вышить красивое знамя. Его вышили две русские танцовщицы, работавшие в ночном кабаре.


В черных дебрях бульвара Араго

В его тюремных записках, просмотренных после смерти заключенного, есть самодовольное упоение собственным подвигом и собой как вершителем истории: «Слушай, Франция, слушай, Европа, это я лично подготовил покушение и убил президента Французской Республики, это акт моего политического террора. Кто я? Почему я это сделал? Нет, я не шут и не бандит. Какова моя программа? Благо моей родины – это высший идеал, чем слава, деньги и жизнь, потому что нет жизни без родины. Вы, европейцы, сволочь, почему вы не допускаете, что мы, русские, имели то, что имеете вы, то есть, родину. Зачем вы поддерживаете большевиков и действуете с ними заодно?»

Северная стена тюрьмы Санте, выходящая на бульвар Араго.
На этом бульваре был казнён Горгулов


В тюрьме он писал в основном о себе великом и представлял торжественность собственной казни, которую расписывал помпезно и церемониально: оркестр исполняет "Гимн зеленых", приведенному на эшафот отдаются воинские почести, все происходит в торжественном зале. В реальности ничего такого в помине не было. Казнь не превратилась в триумф Горгулова, а проходила рутинно у стены парижской тюрьмы Санте на пустынном бульваре Араго в южной части Парижа. Любопытствующих зевак на площади не было, а допущенных журналистов полиция оттеснила от гильотины на почтительное расстояние.

Владимир Набоков в «Парижской поэме» вводит анаграмму псевдонима Горгулова, намекая на его «безграмотную лиру» и казнь на бульваре Араго:

Вымирают косматые мамонты,
чуть жива красноглазая мышь.
Бродят отзвуки лиры безграмотной:
с кандачка переход на Буль-Миш.

С полурусского, полузабытого,
переход на подобье арго.
Бродит боль позвонка перебитого
в черных дебрях Бульвар Араго...

Для Набокова случай Горгулова — имеет символическое значение. Он символизирует переход с «полурусского полузабытого» на язык политического жаргона тридцатых годов. Переход для русской культуры в изгнании самоубийственный, который по абсурдности и кощунственности уравнивается с преступлением Горгулова.

И русские, и французы, да и чехи, 10 лет дававшие будущему убийце приют, постарались забыть Горгулова, как дурной сон. Его бессмысленный и жестокий акт не имел никаких политических последствий.

Дон-Аминадо
Как написал об этом Дон-Аминадо: «Эмиграцию не расстреляли, не повесили, никуда не выслали».
Из достоверных источников, однако, сообщают, что, случись это все у немцев, от русской эмиграции осталось бы мокрое пятно, а, может быть, даже и пятна не осталось бы.
Всё, стало быть, к лучшему в этом лучшем из миров. Надо, однако, признать, что сумбур в умах преступление Горгулова породило огромный.
Глупостей и нелепостей по этому поводу было высказано столько, что хватило бы их не на одно, а на два, на три поколения.
Единственным светлым моментом на этом безнадёжном фоне была умная, тонкая, беспощадная статья Ходасевича.
По иронии судьбы напечатана она была всё в том же "Возрождении" и трактовалось в ней не о самом Горгулове, а о горгуловщине вообще.
Даже и по сей день не потеряла эта замечательная статья своей остроты и актуальности»



Горгуловщина: интерпретация текста



Статья Ходасевича «О Горгуловщине» - действительно не потеряла своей остроты и актуальности. Даже сейчас — спустя более 80 лет после её первой публикации. Надо сказать, что издатели и редактора, литературные критики и рецензенты, которые были закиданы рукописями Горгулова, но отмахивались от его графоманского бреда — все они принялись читать его сочинения после убийства Друмера. Читать, чтобы хотя бы понять, чего хотел Поль Бред, в чем его бред состоял. Просмотрев рукописи вдоль и поперек они убедились, что это все-таки бред, бред неинтересный и неоригинальный, которого печатать не стоит даже после того как имя автора получило известность.

После убийства президента Франции, В.Амфитеатров-Кадашев, прочитав одно из многочисленных творений Горгулова, характеризовал его так: «Это – драма в 5 действиях. Действие I. Начальник каторжной тюрьмы насилует красавицу-каторжанку. Действие II. Красавица-каторжанка перепиливает горло начальнику тюрьмы. Действие III. Лагерь красных на Кубани. Предводительница – освобожденная каторжанка (ее зовут Христя) предается зверству, пьянству и разврату. Но со стремлением к мировой справедливости. Действие IV. Лагерь белых. Казачьи офицеры предаются зверству, пьянству и разврату. Но без благородного надрыва и стремления к мировой справедливости. Это огорчает брата Христи, попавшего к белым по мобилизации. Действие V. Поле брани. Красные разбиты. Христя бегает с "обнаженным револьвером". Но даже столь удивительное оружие не спасает ее от плена. В плен она попадает, естественно, к брату, который, будучи предварительно ею проклят, ее убивает».

Но там, где другие увидели повод для иронии, замечательный русский поэт Владислав Фелицианович Ходасевич увидел и вычленил феномен горгуловщины, которая была не только в графоманских рукописях убийцы. И не исчезла вместе с его смертью.

Идентификация бреда

Владислав Ходасевич
Ходасевич указывает в самом начале статьи, что у него как-то само собою скопилось целое собрание диких, нелепых книжек, изданных в эмиграции. И эта коллекция литературных (чаще всего поэтических) бредов только возрастает. Он вспоминает, что видел книжку Бреда-Горгулова: «Мы еще посмеялись, что на сей раз даже самое слово бред так прямо и обозначено на обложке». Горгулов — отличается от других авторов этой коллекции бреда с претензией на решение мировых проблем только тем, что он попытался реализовать свои идеи... и нажал на курок.

Ходасевич пишет: «Горгуловская бессмыслица по происхождению и значению ничем не отличается от бессмыслиц, провозглашаемых (именно провозглашаемых — пышно, претенциозно и громогласно) в других сочинениях того же типа. Форма и содержание этих бредов, по существу, безразличны. Существенно в них только то, что, подобно бредам, известным психиатрии, они суть симптомы, свидетельствующие о наличии некой болезни».

Однако Ходасевич отказывается признать Горгулова и подобных ему авторов просто сумасшедшими.

Соблазн признать Горгулова просто невменяемым был очень велик. Адвокаты Горгулова строили линию защиты на признании обвиняемого сумасшедшим, поскольку он производил именно такое впечатление. Хотелось признать убийцу Думера душевнобольным и многим в эмиграции. Это сразу снимало бы все вопросы:

«Он, то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж.
Он над нами издевался. Ну, сумасшедший, что возьмешь!»

Сам же Горгулов крайне агрессивно реагировал на попытки поставить под сомнение свою вменяемость, неоднократно в ходе процесса заявляя о том, что совершал убийство в здравом уме, писал осмотревшим его врачам: «Я не сумасшедший! Весь мир сошёл с ума. Но не я! Весь мир делает сумасшедшую политику (и Франция тоже). Весь мир готовит войну! Мир готовит мировую революцию и повсеместный триумф коммунизма! Вот моё пророчество: если мировая политика, политика сумасшествия не изменится – красная коммунистическая армия будет в Париже! И вы, несчастные, будете приветствовать красную армию! Тогда – конец Европе!... Но я хочу спасти мир! И для этого я устроил покушение и пожертвовал собой!»

И Ходасевич подчеркивает, что Горгулов и ему подобные — не душевнобольные. Дело идет отнюдь не о психических недомоганиях: «О, если бы дело шло просто о сумасшедших! К несчастью, эти творцы сумасшедшей литературы суть люди психически здоровые».

Так в чем же дело? По-мнению Ходасевича, в людях подобных Горгулову, поражена не психическая, а, если так можно выразиться, идейная организация. «Разница колоссальная: нормальные психически, они болеют, так сказать, расстройством идейной системы. И хуже всего, и прискорбней всего, что это отнюдь не их индивидуальное несчастье. Точнее — что не только они в этом несчастье виноваты. В них только с особой силой сказался некий недуг нашей культуры. Совершенно трагично то, что в этих идейных уродствах, как в кривом зеркале, отразились отнюдь не худшие, а как раз лучшие, даже, может быть, драгоценнейшие свойства русской души, русского сознания» - пишет Ходасевич.

Примечательно, что и Брейвик настаивал на суде на собственной психической вменяемости. Более того, сумел изобличить тех психиатров, которые пытались утверждать, что он психически больной, разбив их доказательства.
И Славой Жижек, написавший статью о феномене Брейвика, утверждает: «Манифест этого христианского «охотника на марксистов», убившего более 70 человек в Осло, не имеет ничего общего с бреднями сумасшедшего». Вряд ли читавший статью Ходасевича о горгуловщине, Славой Жижек объясняет казус Брейвика результатами идейного «кризиса Европы».

Владислав Ходасевич

Болезнь культуры


Ходасевич предлагает говорить о «горгуловщине» как болезни культуры, которая не может остаться без внимания. Горгуловщина — в стремлении относиться ко всему, как к «вопросам» и предлагать радикальные ответы. Стремление разрешать все «вопросы» не компромиссно, не практически, но в самом корне, в духе высшей правды и справедливости. Это стремление приводит не к решениям, а к тому, что все вопросы осложнились и углубились до чрезвычайности, стали проклятыми. И чем проклятее становились вопросы, тем жгучее становилось стремление разрешить их не для себя только, но во всем их философском и религиозном объеме, во всем универсальном значении, дать свет и выход и для всего мира.

«Сложнейшие проблемы религии, философии, истории стали на митингах обсуждаться людьми, не имеющими о них понятия. Обсуждения велись тем более смело, что «вопросы» оказались отчасти не разрешенными вовсе, отчасти же разрешенными так тонко и сложно, что «ответы» были невразумительны для вопрошающих. Тогда-то идейная голь занялась переоценкой идейных ценностей. Пошло философствование повальное. С митингов, из трактиров оно перекинулось в литературу, заставляя жалеть об изобретении книгопечатания и без особого восхищения думать о свободе печати и слова. На проклятые вопросы в изобилии посыпались проклятые ответы. Так родилась горгуловщина — раньше Горгулова. От великой русской литературы она унаследовала лишь одну традицию — зато самую опасную: по прозрению, по наитию судить о предметах первейшей важности» - пишет Ходасевич.

По его мнению, болезнь горгуловщины усугубилась тем, что никакого отпора этой волне идейного самоуправства и интеллектуального бесчинства оказано не было: «Горгуловы печатаются в наших журналах, заседают в редакциях, выступают в литературных собраниях. Мы их читаем, мы с ними беседуем на равной ноге, мы пишем статьи об их творчестве».

Ходасевич призывает решительно отказаться от этой засасывающей в болото безысходности горгуловщины, от публичных сборищ, в которых каждый олух и каждый неуч, может участвовать в обсуждении "последних тайн" и в пророчествованиях апокалиптического размаха: «Такие сборища нам решительно вредны. Они нам в умственном смысле не по карману. Надо учить невежд элементарным вещам...»

Похоже написал о преступлении Горгулова русский философ Георгий Федотов: «Горгуловский комплекс в разреженном виде не так уже чужд нашей обывательской психологии. Отсюда еще бесконечно далеко до Горгуловского преступления. Но это преступление осветило нам темные углы и закоулки русской души. Надо почиститься. Надо освободиться от власти бредовых идей. Надо следить за своим душевным и духовным здоровьем, бороться с безумием, подстерегающим людей, слишком долго и безнадежно страдавших».



Как узнать горгуловых в глобальной сети?


Интернет только усилил возможности горгуловщины. И сделал тип Брейвика более возможным.

Вы можете узнать горгуловщину в блогосфере, в социальных сетях, на форумах, в токбеках под статьями. Вы можете увидеть её на сайтах самозваных экспертов по всем вопросам политики, экономики, безопасности, культуры. Вы видите горгуловщину на некоторых собраниях, куда приходят активисты, люди которых мы хвалим за социальное небезразличие.

Горгуловщину достаточно легко отличить, хотя она далеко не всегда выказывает себя крайними проявлениями. Самое главное - Горгуловы до безумия хотят прославиться. Они готовы написать любую чушь, кощунство, гнусность в надежде, что на них обратят внимание. Поскольку обратить на себя внимание они могут только раздражающим эпатажем, а не глубиной содержания. Раздражающее оригинальничанье ради оригинальничанья заменяет им информативность, стиль, изящество формы.

Горгуловы могут легко менять партийную принадлежность, переходить из крайней части одного политического лагеря в крайнюю часть противоположного. При этом меняя лагеря, превращаясь из крайне левого в крайне правого (или наоборот), они ни на секунду не задерживаются в центре. Центризм — как некая форма умеренности, взвешенности — для них просто немыслим.

Горгуловщина отличается нежеланием вникать, пристрастием концептуализировать и делать обобщения. В текстах горгуловых вы можете встретить идущие друг за другом утверждения. Первое из которых строится на нежелании разбираться «Кому вообще это интересно... Достали уже». А во втором дается четкий приговор: резать... к чертовой матери!
Ходасевич в выше процитированной статье приводит двустишие из графоманской коллекции:

«Я долго думать-то не стану,
Исторью мира напишу...».

У горгуловщины нет никаких проблем с написанием истории мира. Поскольку они её не знают. И разбираться в ней не желают. У них не возникают трудностей с пониманием. В связи с полным отсутствием понимания. Они не пытаются понять детали, поскольку мыслят глобально. На их уровне запредельного деталями можно пренебречь.

«Ни познаний, ни умения они не имеют и иметь решительно не желают, ибо гордятся своей гениальною интуицией» - пишет Ходасевич.

Из нежелания вникать, вытекает то, что для горгуловщины не существует авторитетов, которые достойны уважения. Таким образом, горгуловы мстят миру, который не чтит их великих и непревзойденных. Это они генералы, за которыми должны выстроиться армии. Это они вершины духа, на которые следует почтительно смотреть с подножий. Это они лидеры мнений, которые должны разделить все.

Осознание собственного величия и непризнанности, приводит к ощущению, что тебе недодали. И сколько у окружающих не спереть — все равно своего не вернешь. Поэтому известные мне в реале интернет-персонажи, томимые болезнью горгуловщины, как правило, заражены какой-то особой моральной нечистоплотностью. Как правило, горгуловщина толкает в сторону нравственной деградации.

Гордящиеся собственной интуицией горгуловы в принципе не уважают разум, логическое мышление, корректный способ ведения спора, при котором они непременно проигрывают. Горгуловщина — всегда метафизика. Это вторжение метафизики в политику.

Вот цитата из сочинения Горгулова-Бреда "Тайная жизнь скифов": «Русский я. А все, что от русского исходит, непременно дерзостью пахнет: как – политика, как – вольнодумство, критика и все такое прочее... Потому... Народ мы скифский, русский. Народ мы сильный и дерзкий. Свет перевернуть хотим. Да-с. Как старую кадушку. А кто же под кадушкой-то сидеть будет? Ах, милые! Не знаю. И потому – кончаю. И на прощание только прибавлю свое малюсенькое изреченьице: "А все-таки – фиалка машинку победит!"...»

Горгуловы не могут не ненавидеть прогресс, со всеми его новомодными штучками: гендерное равенство, феминизм, политическая корректность и пр. Горгуловщина строится на архаичном и иррациональном.

Дмитрий Быков так комментировал теракт в Норвегии: «Брейвик - плагиат идей Унабомбера, который тоже свихнулся на идее возвращения к архаике, отказа от цивилизации. Есть несколько факторов, которые почти всегда приводят к подобному, — это уверенность в собственной литературной гениальности, желание отказаться от прогресса и повернуть его вспять, проповедь национализма и нетерпимости. Вот эти три фактора, они, что у Гитлера, что у Горгулова, что у Унабомбера, — одни и те же».

Ксенофобия как форма мизантропии


Горгуловщина не может быть без ксенофобии. Чаще всего центральным элементом такой ксенофобии является антисемитизм. Яростным антисемитом был Павел Тимофеевич, призывавший в своем манифесте ограничить евреев в правах, вернуть процентную норму и черту оседлости, запретить евреям состоять на любой государственной службе (даже «самой ничтожной») и вступать в партию «зелёных».

Сегодня, особенно учитывая, что многие интернет-горгуловы евреи и израильтяне, это вовсе не обязательно. Хотя, один из общеизвестных в социальных сетях русскоязычных израильских горгуликов клянет «жидляндию» и собственную общину, именуемую им не иначе, чем «русише швайн», а другой призывает Путина перейти в контрнаступление в Сирии и наказать Израиль ракетами (хотя эти ракеты вроде будут падать и ему на голову?!).

Ксенофобия горгуловых отличается тем, что они не только терпеть не могут какой-либо вид чужих, но ненавидят все виды. И прежде всего себе подобных. Последний роман Умберто Эко «Пражское кладбище» начинается с того, что герой (якобы сочинитель «Протоколов сионских мудрецов»), от имени которого ведется повествовательная исповедь, по совету доктора (австрийского еврея - Фрейда), пытаясь разобраться в своей душе, признается в ненависти к иудеям, перечисляя все антисемитские стереотипы, известные человечеству. Затем выясняется, что, будучи честным с собой, герой «Пражского кладбища» вынужден признаться, что также ненавидит немцев, французов и таких же как он итальянцев. Что он не любит все народы, не переносит людей в принципе: «Так кого люблю «я»? Никаких людей любимых я бы назвать не мог. Люблю поесть. Это да». Давно признано, что болезненная ксенофобия – это, как правило, следствие комплекса неполноценности. Неполноценности, прежде всего, личной.

В горгуловщине ксенофобия - замаскированная мизантропия, принявшее более менее идеологическую форму человеконенавистничество.

Павел Горгулов отправил в конце декабря 1931 года (за четыре с половиной месяца до теракта) письмо А.И.Куприну, редактировавшему тогда парижский журнал "Иллюстрированная Россия": «Ненавижу я людей вообще, а больше всего – русских эмигрантов, ибо подлее их, животных, нет на свете!.. Я ухожу от людей навсегда. Сегодня я уезжаю в Африку, в дебри, в леса, джунгли, к зверям и птицам. Не боюсь. Ибо знаю язык моей Матери-Природы».
Очень жаль, что в Африку он не уехал.

Все равно, какая война


Горгуловым всегда грезится война. Большая война. Грезится, мнится, кажется, маячит на горизонте. Всегда и везде. Они томятся без неё. Она им представляется решением. Подобно русскому царю, который вошел в историю под кличкой «Николай Палкин», они вообще не видят никаких преимуществ у мирного времени перед войной. Приняв на веру очередное сочинение горгуловщины в блогосфере, вы немедленно должны проверить наличие противогазов, приготовить стратегический запас еды, удостовериться в надежности бомбоубежища.
«Зеленый» манифест Павла Горгулова начинается с воззвания к русскому народу: «Одно твоё спасение, последнее спасение, это – война. Все равно, какая война: внешняя или внутренняя… Война и только война есть единственное спасение всех русских беженцев, рассеянных по белу свету. Война есть конец большевистской власти. А мир – это конец Европе. Свету – конец. А потому: да здравствует война, наша спасительница».

Обратите внимание на это: «Все равно, какая война». Действительно — абсолютно все равно. Лишь бы война. Большая война.

Как Горгулову было все равно, какого президента убивать. Ведь это же убийство символическое. Убийство, которое не само по себе, хотя погиб конкретный человек, по словам самого Горгулова ни в чем не виноватый. А убийство, которое что-то должно означать. Горгулов заявил, что лично против президента Думера ничего не имел. Просто должно было быть убийство. Могло быть не оно, а убийство предшествующего президента. Или президента другой страны. Например, Масарика, если бы того не спасла улыбка.

Кирилл Рафаилович Кобрин в статье опубликованной 10 лет назад «Обозначающие фашизм», проанализировав тогда еще совсем новенький русскоязычный сегмент Живого Журнала, обратил внимание на феномен не столько идеологический, сколько социально-культурный, появившийся в ЖЖ: блогеры обожающие силу, ради самой силы. Они помешаны на идее порядка, ради достижения которого следует применить насилие и, безусловно, расстреливать. «Сила», «порядок» и «расстреливать» - три столпа мировоззрения, плодами которого эти блогеры столь охотно готовы поделиться. Все остальное - довольно зыбко и меняется в зависимости от обстоятельств. И здесь начинается самое странное. Поскольку совсем не провозглашается цель - то, ради чего следует применять силу и расстреливать; «цель», ради которой создается «порядок». Блогеры никак не могут сформулировать то, ради чего стоит мобилизовать общество на применение избыточной силы. Несколько смутных упоминаний о «новых исторических условиях», о «будущих военных угрозах», о «выживании нации»... И все? Не более? А поконкретней? Но блогеры даже не могут определиться - для борьбы с кем, или чем, должен создаваться «порядок». Нет, цель у воспеваемого «порядка» решительно отсутствует, потому и можно предположить, что ею является сам «порядок», само насилие, само желание кого-то расстреливать. Идея жестокого, но справедливого «порядка» предлагается обществу совсем не ради терапии общества, а из-за комплексов, которые томят самих блогеров и торопятся вырваться. Пока только в виртуальном пространстве. Хотя сами они, быть может, об этом и не подозревают, что потребность расстреливать — истекает из их идейной организации. Ибо (в чем их общая черта) не склонны к истинной саморефлексии, предпочитая публичные душевные излияния.

«С ними невозможно полемизировать - уличив в передергивании, получаешь в ответ ругань в адрес интеллектуалов, обнаружив бессмыслицу, нарываешься на убогую формулировку, что истина проста и нечего тут мудрить. Да и вообще вести с ними любой диалог бессмысленно - не выдерживая соревнования, они в любой момент готовы перейти к обещаниям расстрелять в скором будущем, засадить в концлагерь или, в лучшем случае, отправить в ссылку. При этом наши герои почти не употребляют первого лица единственного числа; любое, самое ничтожное «мы» всегда предпочтут «я». Они ведут себя так бесцеремонно, будто приватизировали право говорить от имени времени, эпохи, истории, на худой конец - некоей силы, призванной историю вершить» - писал Кобрин 10 лет назад.

С тех пор количество горгуловщины в Рунете только увеличивалось.

2 комментария:

alla комментирует...

Очень интересная статья. интересно, что касается нащего рунета, мне на ум прищли те же самые примеры.

bolivar комментирует...

Очень интересно! Спасибо, Давид.. Правда, статья большая, в ЖЖ точно не влезет, может в LI впишется, если нет - разделю на 2 части..:)